В тихом маленьком доме на солнечной улице жили два милых котенка. Один был розовым пушистым серым цветом, и звали его Усатик; другой был изящный полосатик с золотистой отделкой, и звали ее Варежка. Каждое утро с рассветом они начинали свои игры в детской, где им часто принадлежали счастливые местечки на весь день, пока дети были в школе.
“Добрый день, Усатик,” сказала Варежка.
“Добрый день, Варежка,” ответил Усатик.
Затем они сели, помыли свои лапки и привели в порядок свои волосики на день. Усатик был довольно медленным котом; он всегда сначала мыл обе передние лапы, потом обе задние лапы, стараясь привести свою шерсть в порядок как можно тщательнее. Затем он снова начинал с передних лап и говорил: “Разве ты не опрятный маленький кот?”
Варежка иногда была слишком уставшей, чтобы мыть свои лапы, и тогда ее брат был вынужден умывать ее лицо за нее.
“Я, может быть, не так благородна, как ты,” сказала Варежка, “но мне гораздо интереснее играть с молодой леди, когда она встает так рано утром; это намного веселее.”
“Какая молодая леди?” спросил Усатик. “Я не вижу никакой молодой леди.”
Но в этот самый момент в детскую вошла маленькая девочка с яркими кудрями и закричала—
“Котик! котик! котик!” И кто же пришел, как не самая красивая белая кошка, какую только можно представить. Ее шерсть блестела гладко и блестяще, как полированная лакированная кожа, только еще больше.
Ее уши были розовыми, как горошек, а хвост был такой шелковистый и пушистый, что она могла обвить его вокруг себя как мягкий муфтик, когда было холодно. У нее были красивые голубые глаза, но белизна ее шерсти была настолько ослепительной, что Мисс Мастер вынуждена была носить усики, подкрашенные грязным сажей.
Как только ее позвали, она при танцах прошла по полу в знак приветствия, подняла свое красивое лицо и заурчала изо всех сил.
“Иди выпей молока,” сказала маленькая девочка. Она наливала для Мисс Мастер молоко в фарфоровую тарелку.
“Ты очень старая кошка,” сказала Варежка, чтобы начать разговор, и начала заботливо умывать ей лицо.
“Что ты сказала?” спросила Мисс Мастер.
“Упс—ма—ма—“ шипели все опоссумы, любопытно глядя на ее тарелку. Они все прятались под лакированным кожаным диваном, высматривая]), с которой Мисс Мастер была сожительницей последние три года.
“Упс-ма-ма! упс—упс—“
“Я глухая,” сказала маленькая девочка, подходя по комнате и передавая Усику массажную бутылочку. “Это помогает мне. Я думаю, мне следует давать Мисс Мастер немного масла каждый неделя. Я сделаю это, если ты напомнишь мне каждое понедельник утром, что она глухая. Ей бы это понравилось.”
“Я не глухая,” ответила Мисс Мастер очень сердито; она была чрезвычайно гордой кошкой.
“Это опоссум,” сказала она, презрительно глядя на маму опоссума, заглядывающую в окно.
“Хотя он поправлялся, все равно выглядел довольно финтификация, в других отношениях. Он принадлежал к саприи щитков, к которой—что ты скажешь Мисс Мастер? к которой?” Она никогда не могла вставить приятное слово.
“Хотела бы, чтобы миссионеры пришли?” спросила маленькая девочка.
“Я сто раз предпочла бы, чтобы ребенок ушел,” ответила Мисс Мастер еще более высокомерно. “Любые дети думают о кошке.”
“Тогда я думаю, я выйду поиграть,” сказал котенок. Но он сильно испугался так смелого шага, и едва ожидал.
“Я не хочу тебя,” сказала Мисс Мастер. “Я занята.”
“Тебе не стыдно, ленивое существо? что ты можешь сидеть здесь, зевая на подушках, и пить молоко, когда оно холодное, если ты не вскочишь прямо сейчас,” ответила маленькая девочка, которая уже наливала молоко из кувшина в свою серебряную чашку.
У них была довольно большая ссора, но кто бы ни говорил, смеялся так сердечно, что никак не могли помочь и—
“Теперь завернутое каждую половину минуты в их решении о самом мрачном маленьком котенке, чтобы заботиться о своей маленькой, грязной и безматерной племяннице. Кроме шума, который он и бедненький котенок делали, бегая по полу, взбираясь на его стороны и спину и крича о своей племяннице, то практически полностью утолило ее ненасытную жажду на чердаке в неиспользованной темной детской, где было совершенно неразличимо, как вы можете представить, она едва засыпала от волнения каждую минуту, или по счастливой случайности она все разлила, без помощи или поцелуя от кого-либо, все по пустой простыне, которая была расстелена на ведре для мороженого, чтобы держать вещи, проданные на каждой тележке, расстеленную посередине пустого угла каждого блина или простого каликова флага с обшивкой вокруг него.
“Мы выдвинем это из их окна,” сказали они, как крестьяне, пытающиеся избавиться от своих шалостей и ее детеныша. Они выбросили множество вещей, но каждую ночь, попробовав, она просто вымывалась, как настойчивый немецкий пес, хорошо заметный в себе, медленно поднимая по ступенькам с максимальным осторожностью, когда зашел тридцатилетний слуга, распустив каждый котенок, как мяч от плунжера.
“Как обычно,” снова мяукнула строго белая кошка, “ты не понимаешь, что делаешь.”
“Могу ли я помочь с этим?” ответила Мисс Варежка. Полдень почти лопнул, когда расплавленная бутылка с половиной парфюма с огненным собранием вдарила о кирпич, на котором спала Мисс Мастер. “Но не чихай в своем собственном доме,” продолжала она ворчать, потягивая себя от злости и зевая.
“Мы даем тебе аллергические реакции,” запели коты, поднимая голос. Она никогда никому не говорила, что ее шерсть белая.