Вы когда-нибудь смотрели на небо и видели большое белое пушистое облако, плывущее вдоль, и думали себе: “Как бы я хотел быть облаком и плавать так,” или “О, посмотрите, мне кажется, это облако в форме какого-то животного, или, возможно, цветка”? Ну, если бы вы очень сильно этого пожелали в солнечный день, вы могли бы увидеть маленькое облачко с улыбающимся, веселым лицом, которое с некоторой тоской смотрело вниз.
Вокруг нее, далеко-далеко, простирались лишь мягкие, ослепительно белые облака, которые плавали, как будто играя в прятки. Она могла бы немного отдалиться от друзей, или они могли бы все рвануть в одну сторону, позволив маленькому белому беглецу убежать поиграть одному, но она никогда не могла уйти далеко. Где-то на другой стороне круглой земли, где они никогда не могли увидеть, светило яркое солнце с мерцающим голубым небом вокруг него — солнце всегда было там, голубое никогда не уходило.
Ласка — так звали маленькое облако, и это было очень красивое имя — была очень счастлива, плавая в небе, но, увы! Она никогда не была нигде, кроме как на верхушке круглой земли, с одним лишь морем бесконечных белых облаков вокруг.
“Я так счастлива в этот прекрасный день,” сказала она себе в сотый раз, “и все же я чувствую, я чувствую — что я чувствую? Я едва сама это знаю. Однажды я просто обязана спуститься, вниз. Мне интересно, как это.”
И пока она плавала и хандрила, вздыхала и немного пиналась облачными ножками, увидела, как под ней выглянула маленькая розовая, голубая и желтая земля.
“Ах! мои облака, по которым ты так часто бродила,” сказала красавица земля, “не уходи. Просто спустись немного вниз.”
“Ах! Я не могу,” сказала Ласка. “Облака скользнут подо мной, как снег, и я упаду — куда же я попаду?”
Но даже пока она говорила, произошло что-то. Твердое, круглое воздушное облако — как весело прыгать на нем, но это оказалось не так просто, как кажется — пролетело под ней, отделяя ее от остальных облаков, которые все поспешили за ней, крича: “Ласка! Ласка! вернись!”
Но Ласка не слышала и не обращала на них внимания. Воздушный шар танцевал под ней, Ласка на его верхушке, и о, тут была настоящая игра в прятки!
“Быстрее! быстрее!” закричала Ласка. “Мир подо мной слишком, слишком интересный. Я чувствую, что должна обернуться и посмотреть на все.”
Но она обнаружила, что это гораздо проще сказать, чем сделать. Кувыркаясь, земля крутила ее кругом до тех пор, пока она не закричала: “Не делай этого! пожалуйста, не делай!” И земля остановилась, и даже когда она опустилась вниз, вся в喘息, с верхушки упал серебристый брызг белого прямо в горячее, яркое солнце.
“Другие Ласки,” подумала Ласка, когда прекрасные серебристые брызги засверкали, “приходят поиграть со мной.” Но нет! Это был дождь, а не другие облака, которые падали на землю. Одна маленькая вялая серебряная капля на кончике ее пальца переполнялась сладкой водой, как шарик, наполненный водой. Вскоре, как ребенок, который замечает все и смеется, и сопит, все голоса детей, где бы она ни находилась, стали для нее различимы, и она приняла их к сердцу.
Какой же это был веселый маленький мир, куда спустилась Ласка!
Маленькие птички на верхушках деревьев пели радостные ноты. Главным образом кукушка — “Кукушка, кукушка”. Затем нежное “Вип! вип! вип!” малиновки и пронзительная, трещащая песня дрозда, смешиваясь с шелестом листьев на нежном летнем ветерке.
“Какой же сладкий, сладкий мир!” сказала Ласка. “Почему, очевидно, те маленькие белые создания на верхушках деревьев, столько, сколько их было, ведь они были как минимум сотней — да, это были настоящие детки, маленькие создания размером с само облако Ласка. Какое удовольствие щекотать их и видеть, как они смеются!” И она задремала, так как слишком тепло было лежать на земле, и всегда становилось слишком жарко внизу, так что, когда наши пальцы словно загорали на горячем гранитном тротуаре в солнечный летний день, Ласка выставила свои красивые розовые конечности, и кровь застучала у нее в щеках.
Ах! Но тот колючий, колючий, дорога под ней вовсе не была холодным гранитным путем; это был самый красивый глубокий зеленый мох, который она когда-либо видела, а острые щепки и колючки были настоящими розами и ромашками, фиалками и лютиками — настолько теплыми, настолько мягкими, настолько сладкими! И как Ласка любила маленькие ромашки и лютики, которые всеми силами кивала своими желтыми головками; ведь для маленьких существ этого мира горячее солнечное светило иногда было совсем невыносимым.
Так как Ласка была вдосталь утомлена, она легла совершенно неподвижно — так неподвижно, как только может быть, — маленькая порывистая ветра пронеслась мимо. Она остановилась, задержалась немного, затем тихо скользнула прочь, и вскоре весь мир внизу стал, о, так тихим — так тихим, что Ласка могла слышать над собой время от времени леденяющей крики: “Укормите меня; укормите меня!” Это были маленькие птички в свежих зеленых гнездах, прислушиваясь к своим матерям, приходящим с пропитанием.
Но громче, гораздо громче маленький голосок шептал Ласке: “Кувыркайся! кувыркайся! кувыркайся, брызги, брызги! Мне все равно; я не знаю ничего лучше. Я говорю, давайте кувыркаться!” Это был большой, большой капель, который ведет себя очень плохо — ничего не делал, ничего не ел, только веселился, как маленькая муха.
Ласка была намного больше его, но не такой тяжелой — поэтому она перевернула его, и на ее правом ручке маленьком пальце была настоящая гора — целая огромная страна.
Тогда она закричала: “Я думаю, что будет дождь.”
Но очень-очень мало и редко капало с тех пор. Она сидела на хорошем теплом мхе и оставалась там весь день, рассматривая все и подбирая себе друзей все время.
Целый большой мир был таким веселым, таким радостным и неподвижным, каким ей хотелось его рассматривать. Она слушала высокую низкую музыку, и когда шаги про接 speeldenear себе, вся земля снова застонала и двинулась. “Я скажу,” сказала Ласка земле, “они собираются танцевать.” О, нет! Вся земля снова замерла. Люди на ней были бы слишком горячими! Охотно Ласка покинула бы хороший мох, растущий под стволами очень больших деревьев, и прыгнула, как мальчик перед игрой в сорока, на ровный участок неподалеку.
Но злое течение мира повертело все кругом с востока на запад, вокруг и вокруг.
Дождь витал в черно-синем небе. Вся земля была прудом — большой, старой, глупой паукой; которая, не дождавшись влажной, зеленой травы, впала в легкую зеленую трясину и думала, что оказалась в раю. Затем пришла темная ночь. Если бы она не светила ярко, не издавала бы звуков “блерг блерг”, дождь — иногда небольшими каплями, но очень редко — продолжал падать, не зная, сколько прошло времени.
Веселые люди разговаривали, пели, смеялись и играли. Свет между мокрыми листьями и закричал: “Ласка, Ласка!”
В Ласке, нашем маленьком облаке, был целый мир. Луна мирно сияла и мерцала, ожидая момента, почти для солнца. Птицы щебетали. Слушай! Что же говорила Корнелия вслух? Ночная музыка веселящихся.
“Ребенок там, немой к всем, чтобы его большие яркие волосы”.
Все, кроме людей и чистого синего, что вздымающийся глубокий синий нес в себе. Повозка существовала, грязная, пропитанная, с двумя маленькими яркими, круглыми насосами, но ни одной лошади даже не было видно; не было рабынь для танцующих людей; вся земля была слишком обвисшей и гнилой.
Даже веселая музыка веселых людей не было слышно. Глупая Ласка сидела неподвижно на земле.
Этот вечер был темным и дождливым. Могущественная музыка колыхалась с большого дома на холмах. Как только она и ее друзья, синие, серые, коричневые и черные японские, прибыли, и легонько преодолели террасу, где стояли другие люди, все в земле сверкало и искрилось золотыми искрами. Солнечный свет, свежий, как вновь отштукатуренная стена, светил в черно-синем небе против них, так что счастливая Ласка больше не могла удерживаться и собиралась закричать из всей своей облачной силы — но теперь уже не имело смысла кричать.
“Мерцай, мерцай, маленькие звезды, как мне интересно, что вы такое; высоко над миром, так высоко, как алмазы в небе.” Это были самые застенчивые звезды наверху, высоко над ней, глубоко в небе, выше настоящих облаков. Ласка запела снова, много веселых нот растянулись в большие круглые дыры, пока ее глаза искрились, но она не могла увидеть ничего из мира в темной черноте вокруг себя. Где же, к примеру, были те маленькие капли в танцевальном мире вокруг нее, пока он был далеко-далеко на небе — тот, кто даже не находил времени, чтобы удерживать дыхание и сказать ей хоть одно слово?
Никогда, ни разу, это маленькое бессловесное создание не произнесло ни одного короткого слова или, о небеса! песни, которую люди, уставшие смеяться или петь, говорили друг другу, падали вместе.
Золотой свет спустился с парок выше. “Ласка! Ласка!” звучало оно вокруг; но гордая Ласка была выше золотого человека, и большой, огромный человек мягко и терпеливо обманул. Так она оказалась вверх дном; все малейшие волоски ее облачного тела свисали вниз в локонах, ожидая — увидеть себя в той черноте сверху.
Вдруг вниз пришел ее прыгающий воздушный шар, чуть не шокировав ее, унес ее, как акробатку, вверх дном вниз к черно-черной земле, где, прямо перед ней, везде на каменистом, песчаном вереске, кричала соленая вода из синего глубокого моря: “вии-пух-пух, вии-пух-пух, вии-пух-пух — это воздух в тебе, маленькая Ласка, Ласка.”