В чудесный день, под большим деревом, стоял милый домик из красного кирпича. Окно выглядело, как глаз, смотрящий из человеческого лица; дымоход поднимался в воздух, напоминая нос, а зеленая дверь внизу была похожа на рот. Вокруг этого прекрасного места росли красивые цветы, а половина пространства была занята цветущими кустами роз и зелеными коробами, где маленькие завитушки распускались, как крошечные рога.
Это был замечательный домик, и в нем жили две очаровательные мышки. Молли была милой мышкой, с гладким серо-коричневым платьем; она была немного пухленькой, но не слишком, и у нее был самый красивый поклон. Макс был таким же аккуратным и нарядным; было бы большой радостью знать их обоих, но я должен сказать, что однажды в очень дождливый день они забыли свои манеры и не смогли вернуть их на протяжении всего лета.
Как ужасно быть без манер. Они как хорошая одежда, делают тебя комфортным и смягчают твердые поверхности под ногами. Да, без манер это как ходить по острому сено. Когда у тебя нет манер, ты наступаешь на ноги других людей; каждый, кого ты встречаешь, получает удар, и, возможно, дыхание сбивается от твоей резкости.
Настал день, когда прекрасное солнце сияло, как счастливая мысль. Обе мышки были приглашены на чаепитие, которое должно было состояться в чудесном саду, среди пышных розовых кустов и на красивых лавочках, заросших травой.
“Ты иди первой, я пойду следом,” сказал Макс, и он предложил Молли свою руку.
“Спасибо,” ответила она, и так они пошли по красивой дорожке среди цветов, пока не оказались перед их подругой миссис Конвини у ее дома на первом этаже.
Эта дама много лет была хозяюшкой небольшой школы для дочерей бедных. Этим утром она устраивала чаепитие в саду, радушно приветствуя гостей, как только они приходили.
“О, как приятно вас видеть!” воскликнула она, открыв свой самый красивый глаз, как голландские часы: тик-так, и Молли вошла.
Она была так удивлена, что могла остаться рядом с Молли. Молли была настоящей леди сегодня утром, словно аккуратно одетая девочка, так корректная и очень вежливая.
Макс спросили, может ли он играть на скрипке, “но не очень хорошо; тогда я не дам тебе сыграть на моем пианино. Моя управляющая очень требовательна к тому, чтобы в комнате, где стоит мое пиано, был разожжен огонь.”
Макс поклонился даме и вел себя как джентльмен, особенно так как он был почти уверен, что это дама играет на пианино.
“Сегодня пришли пятеро моих старых девочек,” был единственный ответ. “Они иногда молчаливы: вот одна из гостей.”
“О, да, я вижу,” сказала Молли; а дама из Риги смотрела с удивлением на джентльмена-мыша, который вел себя так хорошо.
Ему принесли немного чая и небольшой бульон на фарфоровой тарелке, но никто из гостей не вспомнил поесть или поговорить; все смотрели вокруг, уставились на гостей и думали, думали и думали снова.
Дама у пианино была красной, еще краснее была миссис Конвини; платье Молли украшала блестящая бумажная звезда, где звезда оставалась большой загадкой для дамы.
“Молли,” сказал ее брат, “давай уйдем,” и тут Молли схватила его за руку и они оба вышли.
Как же разозлилась миссис Конвини! Как были недовольны миссис Лисковета, миссис Ламерта и миссис Пантовлька, и как были расстроены маленькие немые девочки, которые все никак не могли взять себя в руки! Бульон был соленым, как рассол, а изобилие блюд было бесполезным. Молли и ее брат позабыли свои манеры дома, и пока они были у хозяйки, могли бы, по крайней мере, снять свои дверные таблички.
Так они потеряли свои приглашения на все лето. Они ничего не слышали о концертах, ни о утренних чаепитиях, ни о карточных играх вечерами; им не довелось посетить балы и марши, и все другое, что даже самые немые мыши могут придумать.
Старая мадам Конвини умерла, и молода, великолепная, но такая глупая особа пришла в ее дом, что теперь ситуация с учительницей стала сплошной фарсом.
В один солнечный день две мышки покинули свой чудесный домик и начали танцевать и смеяться на траве; они были счастливы и считали себя счастливыми, и полностью осознавали это.
“Эта девочка действительно виновата,” сказали они друг другу, “но прежде всего старая мадам, которая была такой мудрой и потрясающей.”
Кавалькада уехала; и вот пришла колесница старой мадам. Две мышки были грустные и танцевали со слезами по ногам казаку.
“О, дорогая! дорогая!” вздохнула Молли, и, конечно, она хотела жестом, но не только ее ножка, ее завитая и симметричная фигурка упала вдруг. Она тосковала по покойной даме и одновременно жалела себя за то, что забыла свои манеры.
Все было потеряно, кроме нежного наслаждения, которое тускло жило в их сердцах; только их ножки чувствовали, что они нелепы. Прекрасная фигура покойной дамы становилась все яснее, так же становились более жесткими и громоздкими эти ножки.
Макс закричал: “Кто бы мог подумать, что ты сам мертв?”
Как выли и squeaked обе несчастные мышки! Какой сильной была их печаль! Серо-коричневое платье стало белым от корки, каждая шерстинка воняла рыбой. Обе ножки долго лежали в лужице на дороге — ужасной лужице! Маленькие черные пуговицы Макса и скромная цветочная корзинка Молли, чья ручка была из черного шелка, потеряли свой цвет.
Нет манер! Дама подумала, что они мертвы и отвернулась, презрительно улыбнувшись. О, они вспомнили старую мадам, такой, какой больше не было нигде в мире! Они взглянули на небо, которое смотрело на них с улыбкой. “О, мы будем наказывать себя и снова станем пунктуальными!” закричали они оба.
Медленно и осторожно они снова собрались вместе, вспомнили о своих открытых табличках и задумались грустно. Показные манеры снаружи и истинные добродетели внутри!
Постепенно стало холоднее; они сами усыпили себя слезами. Какая же это была ночь! Осенний ветер дул вокруг, и осенние листья шуршали под головами двух маленьких мышат, как занавески под подоконником.
“Почему мы потеряли свои манеры?” вздохнули обе мышки друг другу.
Они размышляли, что, безусловно, должны найти что-то, что могло бы послужить манерами; это было достаточно, пока они тихо поднимались по лестнице в свой заблокированный каминный уголок, где была сделана дырка, чтобы поместить их там потихоньку.
Серо-коричневый мех Мака прекрасно стал белым: как хорошо, что платья были из шелкового бархата, и что они не облегчили их фигурки, что все неудобства исчезли. Когда они провели три спокойных дня там, все снова пошло как обычно.
Старая мадам была мертва; но обе молодые еще очень дружелюбно и с величественным напористостью встречали весь снег, который зимой падал вокруг их прелестного домика в ветках, таких чистых, легких и светлых.
И вы действительно думаете, что они забыли снова начать вести себя вежливо? Нет!