В яркое ясное утро, когда солнечные лучи танцевали на каждом дереве и каждой вещи, озаряя самые богатые леса, а цветы источали свою сладость в мягкий воздух, все путешествующие отряды занятых черных муравьев шли по тропинкам (которые они часто прокладывают сами, как и все остальные тропы у людей) в своих постоянных путешествиях.
“Почему мы не можем идти дальше?” — спросил маленький муравей рядом с Энни, когда она почувствовала солнечные лучи на своей голове. “Мне так хотелось бы увидеть, из чего состоит все это, что кажется находящимся над нашими головами. Пройти за весь этот огромный массив и, возможно, достать до звезды с длинным хвостом, которую мы видим, горящей таким ярким светом вечером.”
“Старшие муравьи скажут нам, что не следует говорить о таких вещах; если мы будем говорить или думать о них, мы сделаем большое зло.”
“Я так не думаю; я не вижу в этом ничего плохого,” — сказала Энни.
“Это только заставит нас беспокоиться,” — ответил её друг. “Но вот и пришли старшие.”
Маленькие муравьи поклонились и каждый ответил на вопросы старших несколькими словами, а затем замерли в ожидании, что им разрешат делать дальше. Младшие отправились к перекрестку, чтобы ждать приказов старших, которые в это время повторяли друг другу катехизис. Но один из маленьких муравьев, друг Энни, не сидел так спокойно, как остальные. Он подошел к старшим, чтобы попросить у них яд, который был холодным ароматным маслом. “Мне его давали в молодости,” — сказал он. “Мне необходимо лишь оставаться таким, какой я есть. Люди говорят, что всё движется благодаря четырем элементам.”
“Ты больше не говоришь с кустами и со всем, что могло бы быть рядом с тобой?”
“Я научился лучшим вещам.”
“Как же я был бы счастлив, если бы сегодня снова увидел их! Мух, которые летают перед домом, пауков и величественно стоящих жуков: или того нового длинноногого желтого паука, который с прошлого лета стал так коротким.”
“Разве ты не можешь подойти к жукам на всех высоких деревьях и к цветам? Человек после нас должен действительно путешествовать так далеко!”
Им нужно было пообедать, и они вернулись к своему муравейнику, наполнившись густым веществом, и затем отправились в путь. Но Энни удалось так устроить, что она одна, незаметно для всех, вернулась обратно на вершину холма.
Сквозь все великолепие провизии, которую она несла в самом большом запасе, она только и сказала: “Как же я счастлива с этим большим высоком массивом, на каком же великом высоте мы должны находиться! Слева и справа всё, что может быть, лежит вокруг нас, как же зелено и ароматно! Почти яснее, чем на конопляных креветках, я могла видеть ветку, ломающуюся под тяжестью болезни, и далеко, далеко утомленный глаз устал в несколько прерывистой зеленой дали. Там стоят высокие, тяжелые входы, как дома одного соседнего источника во время сильных дождей, чтобы оставаться достаточно высоко от порывов ветра и их полива.”
И под горячими лучами на широких алых цветах растений капли росы выглядели даже как светло-окрашенные конфеты.
“Это удивительно,” — подумала она. “Как люди прежде нас от жуков рассказывают, несомненно, самые причудливые истории о том, что происходит раньше, чем они могут ожидать; но цветы говорят так прямо, что не сообщают ничего, кроме того, что уже известно. Один истинный поэт муравьев сейчас слеп к зеленым цветам; но они говорят, что он должен по своему противоядию искать поэзию весь вечер. Я скоро попрошу.”
Энни с наслаждением наслаждалась своим неподвижным состоянием, начала действовать тем самым образом; но остальные муравьи, которые имели всевозможные ароматы и метки на спине, заметили её.
“Она, должно быть, с ума сошла,” — говорили они, “что она не отправляется немедленно. Но лучше всего сейчас окружить её, чтобы они не сочли нас одним за одним или в парах, чтобы наше общее число не было подсчитано, как только мы появимся, и она почувствовала бы соответствующее стыд за свою разбросанность.”