В густом зеленом лесу, когда зажигались сумерки,
Малая коричневая соловейка, робкая и тихая,
Сидела молча, хотя окружала ее зловещая тишина,
Кажется, ждала песнь леса, полной вдохновения.
Все слушали — деревья и ночь,
Ведь каждая птица ощущала яркое тепло в сердце;
Каждый сверчок готовил свою крошечную флейту,
Поскольку здесь должна была звучать либо праздничная песня, либо печальная литургия.
И вот доносился жалобный рефрен кукушки,
И везде слышались тихие эхо воробьев,
Так трепетно, так перемежаясь, словно облака
Летнего вечера, когда луна скрывается,
Как трепетные сердцебиения делают небо грустным.
Слабые голоса, дрожащие, готовы были замолкнуть,
И тишина казалась предвестником мира,
Когда из сердца ночи, столь торжественного и тусклого,
Эта жалобная детская колыбельная пришла:
“Спи, спи, малютка, покойся на груди матери;
Нежно шепчут ветерки, укрывая тебя,
Земные няньки заботливо охраняют тебя;
Спи, спи, малютка, дождись света завтра.”
“Спи, спи, малютка, в нежности младенчества;
Спасители на земле над детьми спят, порхая в мечтах,
Спи, спи, малютка, колыбель и мать соединяются”
“Спи, спи, малютка, рассвет призовет к игре,
Природы звуки и образы разбудят тебя,
И снимут с сердца и ума усталость вчерашнего дня.
В сердечном широте унаследуй свою судьбу души.”
“Спи, спи, малютка, храни такой редкий клад —
Высочайшая песнь души дышит в тишине, тсс! мы имеем это так близко;
Когда-нибудь звук музыки растянется с каждым пульсом.”
Так поднялся голос соловья чистым,
Выразительным, гармоничным, она, сидя в густых кустах,
Эти душевные мелодии, полные и мягкие,
Направлялись прямо в сердце — громко и громко.
Но Нина, певица, знала лишь немногих птиц,
С её стороны могло бы она еле затянуть небольшой куплет,
И впервые ей показалось, что она знает каждого из них,
Что живые мелодии сплетались в её сердце, как бы тихо.
Тишина восторга близко давила сзади,
Шепоты сна убаюкивали её в находках,
Далёкие сны, видения, звуки, ласкающие языком —
Потеряясь в этой колыбельной сердцебиения теперь зависли.Всё заполнило ветвь, где она порхала и висела.
“Кого ты там видишь? О, не спит ли она и не мечтает?”
Закричал Фрэнк и улыбнулся своей красивой спящей добыче —
И они щебетали и смеялись вокруг неё,
Пока сердце и разум не вспыхнули “утро жизни”
И на рассвете, когда первые тюльпаны расцвели, они печально забурлили —
Как дети, потрясенные вертушкой;
И Фрэнк положил ее мячик в маленькую коричневую руку —
С только ладонью, прижатой к полосе трости.
Седые волосы стремились к так ярким глазам,
“Дорогой Эскулап, милейший Учитель! ох, крепче, грозно или туго
Его величайшее упрекание “Ло, дурак, ты близок к краю,
Заставляя соседей страдать так без нужды, никогда не думай,”
“Я прошу тебя, о Нина, такая красивая и веселая,
Стань мудрой и больше не играй на иве…”
Так ли песни соловья всегда замолкли.
То утро все их песни дальше ничуть не радовали.
Теперь расскажи эту историю, точно так свободно.
Двенадцать сотен лесных соловьев украшали разные трещины,
Я по-французски отправлял невинных, по случаю принесенных с запасом.
Нина, в другое серое утро на рассвете,
Она крепко пришлась к цветку, совсем открытая и зевнула,
Но сильно ты молчалива весной,
Так впоследствии все называли это дикое подражание,
Хотя просто, о кто, чьи песни только спят —
Возвратись к своей природе снова и снова.
Думай, как Нина, тебе не нужна песня или так,
Как только наиграешь, но
Перестань петь о себе перед другими дальше,
Что каждый ждет от тебя, стоило Нине жизни.
“Так мягко Акате на рынках взяла полет — Не горюй, Ануэф, но пой приятное на сквозь ночь.”
Перед тринадцатым часом из комнаты пролетел, 8, разорвал ту зевнувшую руку,
С ее согнутыми локонами мягко слушая звук, который приятно дышал.